Пока запрет на вылов байкальского омуля привёл лишь к его резкому подорожанию на нелегальном рынке.

Год назад, а точнее — 1 октября 2017 года, вступил в силу запрет на промышленный вылов омуля на Байкале. Право закидывать сеть оставили эвенкам — как малочисленному народу Севера, в законе остались любители с удочкой — бормашёвкой (норма — 5 килограммов в сутки), и научно-исследовательские институты.

С какими результатами мы встречаем первую годовщину данного запрета? Понятно, что об увеличении численности рыбы речь пока не идёт — слишком короткий промежуток времени прошёл. Не видны перемены и в придорожной торговле: вдоль федеральной трассы, как и до запрета, полный ассортимент: омуль копчёный, солёный, вяленый. Изменилась лишь цена — она выросла в два-три раза.

Запасы — 10 000 тонн

 К тому же мы так не услышали от уважаемых учёных ответа на простой вопрос: сколько омуля осталось в Байкале? Более того, до сих пор учёные спорят, какой метод подсчёта наиболее точен — так называемый рыбохозяйственный или гидроакустический. Сторонники обоих методов находят недочёты у оппонентов, считая свой способ наиболее правильным и корректным. Хотя со стороны эти дискуссии выглядят как спор за государственные тендеры, то есть за финансы, выделяемые на процедуру подсчёта. С определённой долей погрешности называются разные цифры. Росрыболовство, например, считает что за последние десять лет общая биомасса омуля снизилась в два раза и сейчас не превышает 10 тыс. тонн. Приводят и более оптимистичные данные. Но справедливости ради стоит сказать, что учёные единодушны в одном: омуля стало меньше. Цифра общего допустимого улова (ОДУ), которую основывают исходя из общей биомассы омуля, много лет оставалась неизменной — 3 тыс. тонн. Десять лет, с 2006-го по 2015 год, цифра колебалась на отметке 0,9 тыс., а потом резко спикировала вниз — до 0,2 тыс. тонн в 2017 году. Столько добывали бригады, за которыми закреплены прибрежные участки. При этом теневой (читай — браконьерский) промысел давно сравнялся с промышленным ловом, а в 2016 году превзошёл его.

Браконьеры: дежурство у истоков рек

В минувший понедельник Восточно-Байкальская межрайонная природоохранная прокуратура распространила информацию, что в дельте реки Селенги задержаны восемь жителей Кабанского района Бурятии, успевших добыть в общей сложности тонну омуля. Изъяты сети и моторы, заведены уголовные дела (ст. 256 УК РФ), но рыбу не вернёшь. Для непосвящённых: Селенга — одно из самых больших природных нерестилищ, соперничать с которым по количеству омуля, выметывающего икру, может только Верхняя Ангара. Поэтому несложно догадаться, что весь пойманный омуль был с икрой, а это примерно 2000 хвостов. Подумайте, какой ущерб нанесён за один раз! А сколько рыбаков успешно вернулось на берег!

 Многолетнее снижение уровня Байкала, обмеление нерестовых рек крайне затруднили омулю процедуру естественного размножения — он не может подняться по пересохшим руслам. По многолетним наблюдениям в Селенгу на нерест заходило в среднем 1,5—1,8 млн омулей. Крайне неблагоприятным считают 2016 год — тогда маточный косяк скукожился до 0,3 млн. На следующий год он подрос до 0,5 млн штук, тут помогла дождливая осень. Но всё равно до оптимальных значений слишком далеко. В сложившейся ситуации можно лишь предположить, какой вред наносят браконьеры, дежурящие у истоков нерестовых рек.

Золотая рыба

На самодельных прилавках вдоль федеральной трассы Иркутск — Улан-Удэ, как и прежде, полно омуля, в небольших банках продаётся икра.

— Молодой человек, берите рыбу: горячего копчения, холодного, малосольная…

— Омуль?

— Рыба.

— Ну а какая рыба — сиг, омуль, пелядь?

— Рыба.

— Хорошо, просто рыба почём?

— Крупная — 400 рублей, будете брать — уступлю за 350. Помельче — 250 рублей.

— Уточните: 400 рублей за килограмм или за штуку?

— Хвост, конечно! Берите — рыбы нет, мужики пришли пустыми. Эту распродадим, и больше не будет.

Мантры о тотальном безрыбье, оправдывающие непомерно высокие цены, жители Клюевки и других прибрежных деревень повторяют десятки лет. Ничего не изменилось в их поведении и после моратория. Хотя нет, изменилось. Из лексикона исчезло слово «омуль» — теперь это просто «рыба», и в два раза взлетела цена. В пересчёте на килограммы получится порядка 1500 рублей, то есть рыба стала золотой.

Жители Листвянки омуля продавали, утверждая, что это пелядь, которую рефрижераторами везут из Красноярска. Да, пелядь встречалась на прилавках, но в основном всё же предлагался омуль. У продавцов Прибайкальского, Баргузинского районов своя версия. Не моргнув глазом они рапортуют покупателю (кто знает — вдруг им окажется представитель контролирующих органов!), что омуль пойман ещё до официального запрета, всё это время лежал в холодильнике, пришло время его реализовать.

А теперь вернёмся на два абзаца назад и займёмся арифметикой. Предположим, оперативная группа не накрыла браконьеров и рыба дошла до прилавка. Умножаем 2000 штук на 300 рублей (допустим, омуль был не самый крупный), получилось 600 000 рублей, не считая икры. Более полумиллиона рублей на 8 человек за один выход, даже с учётом риска быть пойманными с поличным, — большие деньги!

Даже если улов по-быстрому отдают перекупщикам за полцены, всё равно это месячная зарплата за ночь рыбалки, а во время нереста — за несколько часов.

Риск, безусловно, есть. Выходить среди ночи на Байкал опасно, нередко смертельно опасно. Не далее как на прошлой неделе в районе Бурдугуза оперативная группа поисково-спасательного отряда спасла группу мужчин, перевернувшихся на лодке. Рыбаки родились не просто в рубашках — наверное, ещё и в спасжилетах. Когда лодка почти полностью затонула (на поверхности её удерживал лишь пенопласт, набитый в носовую часть), мужики нашли силы держаться на плаву при температуре воды +7 градусов, звать на помощь. Спасатели искали потерпевших крушение в кромешной темноте. Другой группе мужчин, отправившихся из Листвянки на промысел 11 октября, увы, никто не смог помочь. Перевёрнувшуюся лодку унесло, её нашли в местности Шаражалгай, о чём мы подробно писали в прошлом номере.

 Пару-тройку удачных рейдов совершила рыбоохрана при поддержке силовиков: на прошлой неделе в Листвянке «хлопнули» несколько корабликов, причаливших после ночного промысла. Часть улова рыбаки пытались спрятать в покрышках, привязанных к борту катера для мягкой швартовки. В общей сложности было изъято порядка 100 килограммов рыбы, в отношении рыбаков заведены дела. Справедливости ради: в районе Листвянки нет нерестового омуля, метать икру он поднимается в мелководные реки на противоположной стороне Байкала. Формально закон нарушен, хотя ущерб несопоставим с тем, который нанесён браконьерами в Кабанском районе.

«А потом разведут браконьерство…»

Непопулярное решение в части социально-экономической поддержки населения на период запрета выглядит по меньшей мере спонтанным и плохо проработанным. Если учёные хотя бы спорят о биомассе омуля, то о людях вообще ничего не говорят. Мы не знаем, даже приблизительно, сколько человек задействовано в данной отрасли и чем они будут заниматься в ближайшие 5—7 лет…

Вспомнился двухлетней давности разговор с бригадиром рыболовецкой бригады Павлом Благодетелевым, когда призрак запрета ещё только витал вдоль берегов. Уже тогда было ясно, что первыми пострадают легальные коллективы, за ними упадут на колени перерабатывающие предприятия, они же — градообразующие для маленьких посёлков.

«Если вводить запрет, то для всех, — говорил тогда Павел Александрович. — А иначе нас с берега выгонят, а потом разведут браконьерство. Пустое это…» Словно в воду смотрел именитый бригадир: его коллектив спасают полевые работы (хозяйство сеет зерновые), рыбозавод от полного краха удерживают небольшие партии океанской рыбы.

Жители Посольского и ближайших деревень всё чаще посматривают на мужской монастырь — пойти больше некуда…

Омулёвая мафия

 С годами сибиряки привыкли к мысли (кстати, не без помощи СМИ), что рыбная мафия успешно действует на Каспии, Волге, добывая осетра и чёрную икру, а также на Дальнем Востоке, поставляя оттуда красную рыбу и икру. При этом жители прибрежных байкальских сёл и деревень, торгующие омулем вдоль федеральной трассы, являясь маленьким звеном длинной цепи нелегальной добычи рыбы, ничего про организованный промысел, разумеется, не слышали. «Какие же мы браконьеры? — вопрошают они. — Мужики немного поймали для себя, остатки продаём, рыба ведь быстро портится…» Получается, что запрет для них существует как бы в другой реальности: слышать слышали, но ловить будем, а иначе как жить? И здесь уже претензии к исполнительной власти, силовым структурам, которые не в состоянии контролировать исполнение закона. Зачем тогда, спрашивается, принимали? Законодателям необходимо было проработать возможные сценарии развития событий, последствия тотального запрета, как вариант — оставить небольшую норму вылова для местного населения, но при этом категорически запретить любую торговлю омулем.

На прошлой неделе вступил в законную силу приговор членам преступной группы, в которую входили жители Иркутской области и Бурятии. В обвинительном заключении говорится, что иркутянин, вступив в сговор с жителем Кабанского района, организовал скупку омуля у браконьеров. Для скоропортящегося товара оборудовали контейнеры-рефрижераторы, и работа закипела. Две женщины из числа местных жительниц, 33 и 56 лет, закупали рыбу, которую предполагалось реализовывать, в том числе и в Иркутске. К моменту, когда синдикат накрыли, в холодильниках скопилось 13 тонн (28 тысяч хвостов) омуля на 9 миллионов рублей. По информации пресс-службы МВД по Бурятии, уголовное дело возбудили, инкриминируя подозреваемым приобретение имущества, заведомо добытое преступным путём. Несколько фигурантов дела заключили досудебное соглашение о сотрудничестве. Организатору изменили меру пресечения под залог в три миллиона рублей. В итоге суд вынес относительно мягкий приговор — от 2 до 3 лет лишения свободы (условно) и штраф от 5000 до 10 000 рублей. В данной ситуации радует хотя бы то, что дело доведено до логического конца.

Дельта Селенги (Кабанский район Бурятии) — один из самых проблемных участков Байкала, именно здесь массово действуют браконьеры, особенно в нерестовый период. Их задача — достать сети, быстро вытряхнуть рыбу и скинуть её перекупщикам, то есть не попасться с поличным. Иркутск, являющийся рынком сбыта, находится в 400 километрах, и основная проблема уже следующего звена длинной цепи перекупщиков — проскочить посты ДПС. Если всё проходит гладко, то первоначальная цена вырастает не менее чем на 300 процентов, и каждый имеет свою долю. Чаще всего перевозчиков ловят на посту ДПС в Слюдянке, объехать который невозможно. Не так давно госавтоинспекторы отдела МВД России по Слюдянскому району остановили грузовичок, перевозивший более 200 килограммов (9 ящиков) свежего омуля. Машиной управлял житель Кабанского района. Мужчина пояснил, что купил рыбу на берегу и вёз в Иркутск на продажу, хотя вряд ли сам намеревался стоять за прилавком, скорее он служил передаточным звеном. Нарушитель привлечён к ответственности, оштрафован, но сама цепочка, к сожалению, действует.

Интересна точка зрения на сложившуюся ситуацию самих рыбаков. Чтобы узнать её, мы отправились в Баргузинский район Бурятии.

Байкал: парадоксы рыбалки

Баргузинский залив считается одной из малых столиц байкальского рыбного промысла. Прибрежная линия от мыса Нижнее Изголовье до мыса Крестового растянулась на 90 километров, а общая площадь залива превышает 720 квадратных километров. По сути, это отдельный огромный водоём. Рыбалка здесь сильно отличается от соседнего Чивыркуя, вода в котором прогревается гораздо сильнее, поэтому там полно окуня и щуки. Ещё недавно «крокодилы» весом 16—18 килограммов, выловленные спиннингом, были обычным делом. Воды Баргузинского залива холоднее, поэтому здесь излюбленное место обитания омуля и сига.

Но говорить про Баргузинский залив как столицу промысла, если честно, нужно говорить в прошедшем времени. Сейчас здесь период безвременья, как и на всём озере, хотя на рыбалку мужики выходят. Лицензии на ловлю сига имеют несколько коллективов, в том числе «Баргузинский промысловик».

 С бригадиром рыболовецкой группы Юрием Алексеевичем Сикериным мы встретились на берегу залива утром, в половине шестого. Юрий Алексеевич дал понять, что мы уже опаздываем. Бессмысленно было оправдываться, что задержались, снимая рассвет, поэтому без промедления вся группа отчалила от берега на скоростном катере.

Спешка связана отнюдь не с нарушением запрета на рыбалку — с разрешительными документами у бригады «Баргузинского промысловика» полный порядок. Проблема в другом: благородного сига в сетях съедает нерпа.

— Зимой от нерпы научились уходить, потому что в этот период ей труднее мигрировать. Алгоритм прост: если находишь в сетях съеденную рыбу, то сети ставишь, отступив метров на 500 или километр, и проблема решена. А летом уже сложнее, потому что нерпа плавает практически по всему Байкалу, в любом месте может вынырнуть, воздуха набрать и дальше идти. Более того, ластоногие караулят лодки, ждут, когда люди поставят сети. Нерпа стала умная, она уже ориентируется по звуку лодки: мотор заглох — для неё это сигнал, что будут ставить сети. В естественной среде нерпа не способна догнать омуля или сига, там её рацион составляет голомянка. Тем не менее она не упускает возможности схарчить крупную рыбу, попавшую в снасть.

— Нерпа сломала весь распорядок, — перекрикивая шум мотора, поясняет бригадир. — Сейчас, чтобы добыть хоть немного рыбы, сети ставим в полночь, а через три часа уже поднимаем.

Спустя некоторое время в подтверждение своих слов Сикерин достал из сети огрызки — крупные плавники с остатками мяса, всё, что осталось от сигов.

Выход в море оказался напрасным — ни одной рыбы не поймали.

В бригаде Сикерина работают три человека — сам Юрий Алексеевич, сын Владимир и его тёзка Володя Лазарев. Считают, что это оптимальный состав коллектива. Прошли те времена, когда в устье Баргузина рыбачили Адамовские, Макарининские, Максимовские, до восьми бригад стояло, по 10—15 человек в каждой, невод по очереди тянули, и омуля хватало всем, никто не жаловался.

 А сейчас и соровую рыбу не ловят. Она перестала заходить на мель, где становится лёгкой добычей бакланов. А раньше небольшим неводом до 8 тонн за один раз поднимали. Бакланы тучами кружат, высматривают косяк, а потом мгновенно выбивают его. В начале семидесятых годов численность бакланов регулировали сами рыбаки. Время от времени они снаряжали подростков на лодках, которые обследовали скалы, где гнездились пернатые, в ручном режиме регулируя их численность.

На скепсис относительно бакланов как конкурентов рыбаков нам посоветовали посидеть вечером на берегу реки Баргузин, где ещё 5—7 лет назад их просто не видели.

Забегая вперёд скажем, что ждать птиц долго не пришлось. Чёрная туча пронеслась над руслом, потом уселась на прибрежные сосны. В определённый момент стая взлетела, а потом спикировала на воду — вероятно, обнаружив косяк рыбы. Пир продолжался 8—10 минут, после чего бакланы взлетели и скрылись за горой.

Что такое браконьерство и как с ним бороться?

До того как заняться рыбалкой, Юрий Алексеевич работал инспектором в рыбоохране, так что о запретах и промысле знает всё.

На существующие ограничения у него один ответ: пустое это. Контраргументы бригадир строит на собственном опыте и здравом смысле.

Он считает: нельзя подгонять под определение «браконьерство», например, желание мужика накормить свою семью. В прибрежных сёлах никогда не жили богато, но и не голодали, потому что Байкал-батюшка кормил всегда, благодаря ему выжили в войну, пережили талоны 80—90-х.

Самовольную рыбалку невозможно искоренить до конца, а вот контролировать вполне возможно, считает бригадир. И здесь важно присмотреться опять-таки к опыту советских лет.

— Важно навести порядок, чтобы не думали, что всё можно, — говорит Сикерин. — В советское время можно было купить лицензию на лов омуля, сазана и спокойно, на законных основаниях, рыбачить — это была хорошая отдушина для местного населения. Разрешалось поймать 5 килограммов омуля. Местных мы поставили перед фактом: «Ребята, не наглейте, иначе будем наказывать». Не было смысла нарушать установленные правила. Мужики понимали: если без лицензии попадутся, то инспектор опишет всё. Если сеть поставил и попалось 10 кг рыбы, то он мог прийти и выписать лицензию на это количество.

Коллектив инспекторов был небольшой, но ситуацию контролировали. Национального парка тогда ещё не существовало, территория была большая, но мы справлялись. Предотвращали не только браконьерство, но и хищение рыбы со ставных неводов. Вскрыли факты, что ушлые ребята подъезжали ночью на лодках и черпали омуля. Пресекли мы это дело. В нерестовый период контролировали реки, ходили даже в Селенгу на катере.

В 2000-е годы началась волна сокращений, через семь лет дошла очередь до меня, перешёл на рыбалку. Добычей занимались от разных организаций, обязательно билеты брали: нам ведь не по 16 лет, чтобы по кустам от инспекторов бегать.

Туманные перспективы

Перспектива некогда знакового промысла Усть-Баргузина, по мнению Сикерина, весьма туманна. Неводных бригад уже практически нет, некоторые, взяв билет, в море даже не выходили. Рыболовецкие колхозы обанкротились, закрылись.

— Всё идёт к тому, что неводную рыбалку уничтожат. Сети давно никто не вяжет. Раньше в рыболовецком колхозе отдельный цех починочный работал, ремонтировали, ставники сшивали, вот специалисты пока остались, но и их скоро не будет. Сейчас официально одна женщина на весь посёлок этим занимается. Профессиональная рыбалка умирает, лесную отрасль тоже прижимают, вот сейчас переработку до Нового года хотят закрыть, а людям заниматься нечем. Параллельно со снижением численности рыбы зреет другая проблема — разрывается связь поколений. Мастера промысла уходят, навыки передать некому. Уже сейчас поставить ставной невод идеально могут только 2—3 человека, они даже опыт передать не могут, если рыбалка закрыта. Когда вновь разрешат выходить в море, то делать это будет просто некому.

Расчёт на туризм пока не оправдывает себя.

Отдельные бизнесмены пытаются заниматься заготовкой леса и параллельно туристическим бизнесом, но получается далеко не у всех.

Вряд ли предприниматели будут кооперироваться, чтобы сообща развить туристическую инфраструктуру, а поодиночке им не справиться никогда. Здесь сильна психология чёрного лесоруба: по-быстрому спилил дерево — и, пока никто не видит, сбагрил китайцам, а деньги положил в карман. Никто не желает играть вдолгую — большинству нужны быстрые деньги. Сегодня среднестатистический бизнесмен выглядит так: некий Василий держит небольшой гостевой дом, его сын возит туристов на микроавтобусе в радиусе 100—150 километров, жена готовит и убирает за гостями. Параллельно Василий держит лесопилку и небольшую бригаду в лесу, чаще всего сбывая кругляк. В межсезонье семейное благополучие поддерживается за счёт ларьков с ширпотребом. Соседи называют Василия крепким хозяином, но считают, что у него вряд ли бы что получилось, не «прихватизируй» он, будучи начальником, далее по списку — автобазу, причал, корабли и т. д. Многие начинают коммерцию сидя в кресле, используя административный ресурс. Василий никогда не будет думать о туристической отрасли в целом как об альтернативе рыболовному промыслу в частности. Зачем? У него всё более-менее хорошо.

В итоге вся туристическая индустрия на Байкале десятки лет находится в зачаточном состоянии. Предприниматели конкурируют по мелочам, перехватывая небольшие группы гостей друг у друга. Максимум, что изменилось, — можно заказать по Интернету гостевой дом и немудрёную прогулку. Всё. Кто хоть раз бывал за границей, вряд ли возразит, что нашему сервису до мировой туриндустрии, мягко говоря, очень далеко. Если особая экономическая зона «Золотая дюна» в Тырке, несмотря на поддержку власти и бизнеса (миллиардер Слипенчук вложил сюда немалые средства), находится в зачаточном состоянии, то что говорить о многочисленных ИП...

Нужны серьёзные целевые, государственные программы, а не пиар-проекты. Если запрет узаконили, то будьте добры — предложите альтернативу. Хотя, в идеале, сначала надо было предложить замену рыболовной отрасли, а потом закрывать рыбалку.

О чём говорит опыт прошлых лет?

 Если есть проблема с креативом, как модно выражаться, то можно оглянуться назад и, не стесняясь, позаимствовать проверенные схемы из советского прошлого. Ведь рыболовный промысел в том же Усть-Баргузине развивался вместе с рыбоконсервным комбинатом. Предприятие братьев Вассерман, национализированное в революцию и переправленное в 1922 году из Кабанска по льду в Усть-Баргузин, пережило несколько историй своего преобразования. Большевики понимали, что без специалистов всё оборудование — гора железа, поэтому пригласили братьев в Усть-Баргузин для обучения персонала. Коллектив был небольшой — за смену выпускали около 300 банок рыбных консервов. Новый, более мощный завод построили в 1931 году, доставили немецкое оборудование. Во время войны на берегах залива действовали два предприятия — Усть-Баргузинский консервный завод и рыбозавод, объединённые Наркоматом рыбной промышленности СССР в Усть-Баргузинский рыбокомбинат. Для сведения: это было в феврале 1943 года, то есть в разгар войны.

Через десять лет мощный комбинат перенесли на левый берег Баргузина, потому что правый, более низкий, попадал под затопление после строительства Иркутской ГЭС. Предприятие фактически построили заново. Численность работающих всё время росла, в 1986 году она превысила 400 человек. Комбинат проектной мощностью 2 миллиона условных консервных банок в год являлся крупнейшим перерабатывающим предприятием на всём Байкале. Так называемый мелкий частик продавался в любом магазине, это сегодня консервы из речной рыбы не сыщешь днём с огнём.

Сикерин вспоминает, что в то время завод принимал от бригад-ставников в общей сложности по сотне тонн рыбы. Значительную долю сырья составляла соровая рыба, которую сейчас продают лишь в замороженном виде.

В 90-е годы деятельность предприятия сначала скукожилась, а потом совсем замерла. Вместе с комбинатом, проданным с аукциона в 2002 году, в депрессию впал и весь огромный посёлок. Поэтому, чтобы ответить на вопросы, что делать, как жить дальше, наверное, стоит перечитать историю. Ответ лежит на поверхности: без градообразующего предприятия усилиями небольших коллективов вряд ли можно добиться кардинальных перемен к лучшему. И голый запрет — не выход из положения.

Байкал — это не только омуль

 Половинчатость принятого правительством решения во многом исходит от непонимания ситуации в целом. Очень хорошо эту мысль, на мой взгляд, сформулировал научный сотрудник Байкальского филиала Госрыбцентра в Улан-Удэ, кандидат биологических наук, доцент Андрей Соколов. В интервью журналу «Мир Байкала» на вопрос «Выращивание молоди омуля — это благо для Байкала или вредительство?», Андрей Владимирович ответил: «Здесь сталкиваются два подхода к Байкалу, две философии. Первый подход: Байкал — обычный рыбохозяйственный водоём. И второй: Байкал — уникальное творение природы». И, хотя Соколов привёл два подхода, говоря лишь о воспроизводстве рыбы, его формулировка применима и в более широком смысле.

Мы взялись беречь и умножать запасы омуля, совершенно не заботясь о чистоте байкальской воды. Побережье озера обезображено хаотично возведёнными базами и кемпингами, где в ранг достижений возводится, прости Господи, наличие тёплых туалетов. Но куда всё это сливается? В большинстве случаев — в песок, а оттуда в озеро. Природу появления зелёной спирогиры пока внятно никто не объяснил, как и механизм борьбы с ней. По инерции ждём, когда всё само собой рассосётся.

 Прошлой зимой на Ольхоне случился крупный пожар: на одной из баз погибли два иностранца. Мгновенно на ЧП отреагировала природоохранная прокуратура, заявив, что порядка 70 процентов баз построено незаконно. Вопрос к контролирующим органам: где вы были раньше? Базу возвести — не куличик в песочнице построить. Почему не закрыли стройки, не снесли самострой? После активного застраивания берегов из байкальских соров исчез налим, почище воду отправился искать сазан.

 Мы спорим, закончился ли период маловодья на Байкале, ждём, когда же омуль вновь начнёт подниматься по руслам обмелевших рек, и не желаем признать, что лес в верховьях источников, питающих озеро водой, вырублен, поэтому период большой воды может не наступить.

 Несколько утихли споры вокруг строительства в Монголии гидрокаскада, в том числе Шурейской ГЭС на Селенге — ключевом поставщике воды в Байкал. Считается, что река в среднегодовом исчислении приносит озеру порядка 30 кубических километров воды, а с возведением гидроузлов источник обмелеет, во всяком случае, на период наполнения водохранилищ. На доводы россиян относительно снижения уровня Байкала соседи резонно замечают, что, наполняя четвёртую по счёту — Богучанскую — ГЭС через шлюзы Иркутской никто особо не заботится о состоянии озера. Монголы по-своему правы — им необходимо решить задачу электрификации страны. Вот здесь Россия могла сделать предложение, от которого они не могли бы отказаться, но проблема по большому счёту переведена в вялотекущее русло. В аналогичном состоянии много лет находится вопрос ликвидации накопителей шлам-лигнина после закрытия БЦБК. В очередной раз свет вроде бы забрезжил — правительство выделяет большие деньги, обозначив срок окончания проекта. Подождём, хотя пока в это верится с трудом.

 Власть в лице различных контролирующих органов всё время гоняет мужиков, пытающихся удочкой поймать омуля, не замечая или игнорируя более глобальные проблемы, откладывая их в долгий ящик либо подменяя другими, менее значимыми, но более выгодными с точки зрения пиара.

 До сих пор в решении социально-экологических вопросов не было полного взаимопонимания между Иркутской областью и Бурятией, взять хотя бы энерготарифы. С переводом соседей в Дальневосточный федеральный округ многие проблемы примут застарелый характер. Тень неопределённости нависает над ФЦП «Охрана озера  Байкал и социально-экономическое развитие  Байкальской природной территории на 2012—2020 годы». Почти уверен: количество чиновников, реализующих целевые программы по охране озера, увеличится. Только поможет ли это Байкалу?..